И, судя по сохранившимся фотографиям, он меня любил.
Но я этого не помню. Тот период, что остался у меня в памяти, - это время взаимного непонимания и неприязни, причин которым две.
Во-первых, я подрос, и очаровательный пухлый малыш, смешно коверкающий слова, превратился в мальчишку - со своим норовом, своими интересами, своими привычками. Дед требовал от окружающих почтения и признательности. Взрослые принимали его слабости, и, чтобы не обострять, пригибались, признавая в нём главного. Я слабо разбирался в этих тонкостях, потому дедовские претензии игнорировал.
Во-вторых, у него появился ещё один внук, сын его сына, добавлю, единственного сына, - Павел. У Павла была фора в несколько лет: когда я уже пребывал в ранге ершистого подростка, он оставался в положение розового ангелочка. Кроме того, в отличие от меня, который бывал у Деда лишь на летних каникулах, Павел виделся с ним круглый год, рос на его глазах, становясь неотъемлемой частью дедовой жизни.
Долгое время я, по счастию, не замечал этого неравенства, мне и в голову не приходило, что из симпатий можно выстраивать иерархии. Я и Пашка - дедовы внуки, о чём тут ещё рассуждать?
Но, на излёте отрочества, я понял, что Павла любят больше. Это меня задело. И хотя мне, 15-летнему парню, тогда была уже не нужна дедовская любовь: пароход уплыл, личность сформировалась, упущенные годы уже не вернуть; - я всё равно решил взять реванш, попытавшись добиться расположения Деда сейчас.
Разумеется, это была обречённая на провал попытка. Дед так просто свои предпочтения менять не собирался, и все мои усилия шли прахом. Теперь я был почтителен - до льстивости, любезен - до приторности, внимателен - до беззастенчивости. Ничего не помогало. Даже мои настойчивые поползновения опорочить Павла, который был озорным пацаном, регулярно дававшим поводы для родительского и дедовского гнева, оказывались бесполезны.
Меня по-прежнему не любили. Я не знаю, сколько бы ещё продолжалось моё неумелое охмурение, но тут закончились каникулы, я вернулся домой и уже больше никогда не проводил лето целиком у деда в гостях.
Потом я поехал учиться в Москву, и мы почти перестали видеться.
Последний раз мы встретились за несколько лет до его смерти.
Он сильно сдал, перессорился со всей роднёй, жил замкнуто. Но я чувствовал, что он рад мне, что размолвки остались в прошлом, что мы друг другу вновь дороги.
И, глядя на впадающего понемногу в детство, ещё совсем недавно бывшего грозным Деда, я не мог понять, кто из нас сейчас старше, и мне становилось неловко от нынешней слабости этого незаурядного человека.
Два года назад я был на его могиле. Моросил дождь. Тропинки размыло. Почуявшие добычу комары зудели над ухом.
Надо было торопиться. И я не успел сказать ему то, что был должен.
И потому говорю это теперь:
"Покойся с миром, Василий Фёдорович. Я по-прежнему люблю тебя".