Когда первый раз в отрочестве прочитал литературные воспоминания Бунина, то был потрясён и заворожен.

Иван Алексеевич вообще был ядовитым человеком, а, когда речь шла о коллегах по цеху, его растаптывающий талант раскрывался во всей полноте: перья летели не только от второстепенных сочинителей, доставалось и классикам, и генералам – даже у Чехова обнаруживались недоработки.

Воздействие блистательной бунинской желчи усиливало и то, что прежде я был знаком только с мемуарами советских писателей, которые, скованные цензурными ограничениями, обходили острые углы, рисуя портреты современников розовенькими красками, от чего все они получались морально устойчивыми, идейно выдержанными и безнадёжно скучными. О том, что на самом деле представляет собой литературная борьба, до какого градуса доходит взаимная ненависть фигурантов, сколько лет живут в разлагающейся тиши обиды, подозрения и зависть, - обо всём этом можно было узнать из иных, прежде недоступных источников.

Увлечение это не прошло для меня даром: на многих незаурядных писателей я стал смотреть через бунинские очки, не желая понимать их больше, чем о них высказался Иван Алексеевич. Это куцее высокомерие, естественно, вредило одному мне: шедевры, биографии, происшествия, метания, - все большие и малые искры, высекаемые историей той части русской литературы, что не была одобрена Буниным, проплывали мимо меня. Без Блока, Маяковского, Горького, Алексея Толстого список не полон…

Несколько лет спустя я перечитал бунинские мемуары. Нет, они по-прежнему были искромётны и безжалостны, но в них чувствовались, чего я не обнаружил прежде, запальчивость, поспешность, уязвлённость, а главное – в них была мелочность: Бунин судил не как патриарх, величаво озирающий окрестность, снисходительный ко всем – и молодым, и старым, но как не попавший в призёры участник забега, который не может прийти в себя от неудачи.

Однако польза от этого небольшого разочарования всё же была: я начал, ещё осторожно, на ощупь и пугаясь, прозревать, что писателя следует оценивать не по его политическим взглядам или анкете, но исключительно по его текстам. Не так уж важно, кто автор стоящей книги – байкер, избач или огнепоклонник.