Вслед за Ларисой Бортниковой расскажу и я свою историю о неверной женской стратегии.
Была у меня знакомая барышня, только начинавшая встречаться с парнем. Выбор её трудно было оспорить: парень оказался высокого роста, хорошее сложенным, с приятным лицом и романтической бородкой, которая ему очень шла.Барышне этот парень нравился, сильно нравился. Но, вместо того, чтобы просто быть собой – милой, домашней девочкой, учащейся на гуманитарном факультете, – она решила, сейчас трудно понять, по какому недоброму наитию, показать, что она – настоящая оторва, на которой негде клейма ставить.
Видимо, барышня полагала, что если парень увидит, что она – своя в доску, он тут же проникнется к ней самой глубокой привязанностью и уж точно никуда не денется. Именно поэтому, когда речь заходила, например, о выпивке, барышня, сама едва-едва пригубляющая, рассказывала, что пивасик и шампусик – это для слабаков, а она глушит нормальную водяру – стаканами. Или, если поднималась тема прошлых романов, то барышня, у которой этот парень был всего-навсего вторым, снисходительно замечала, что она с 14 лет куролесит и, сколько у неё перебывало кавалеров, уже не припомнит.
Ёе мать, слушая эти откровения, приходила в ужас и пыталась вразумить дочь – поменьше трепать языком, поскольку мужчины не любят чересчур шустрых, предпочитая им скромных и невинных. Но барышня её поучения, естественно, игнорировала и продолжала упражняться в сочинении имиджа крутой девки, которой сам чёрт не брат.
Её усилия даром не пропали. Парень, чьи чувства были гораздо менее крепки, накормленный этими историями, решил отвалить. И его трудно осуждать: коли нет безумного влечения, когда уже ничего не важно, была бы только возлюбленная рядом, коли ты ещё только присматриваешься, прикидывая, стоит ли с этой девушкой завязываться по-серьёзному, - то, обнаружив такие сюрпризы, благоразумнее соскочить как можно раньше.
Барышня переживала его уход крепко: влюблённость, хоть внешне она и хорохорилась, что для неё этот разрыв – пустяки, оказалась затягивающей и саднящей. Но виноватить, кроме себя и своего длинного языка, было некого.
