Сценка из студенческих времён.
Когда начинался апрель, и вступающая в свои права весна дозволяла сидеть на улице часами, мы, покончив с лекциями, выходили на площадку перед учебным корпусом, устраивались на траве и скамейках, трепались, нежились, тянули пиво – вплоть до самого вечера.Очень скоро наши сборища стали посещать окрестные бомжи, аккуратно дожидавшиеся, пока пустая тара не будет отставлена в сторону. Мы их старались не замечать, сосуществуя с чужой ущербностью параллельно.
Однако, среди этих отверженных, время от времени появлялась та, не заметить которую было нельзя. Это была пожилая женщина – небольшого роста, хрупкая, болезненная, с бледно-прозрачной кожей, опрятно одетая; она не выглядела бездомной, но была, по-видимому, пенсионеркой, которой невозможно было прожить без унизительного приработка.
Мы довольно быстро отличили её от прочих, и, если она появлялась в пределах видимости, непременно оставляли бутылки именно для неё – малая добродетель, примирявшая со стыдом. Христарадничающая старость – тягостное зрелище, от которого не укрывают никакие бодрые рассуждения о естественном вымывании экономически неактивного населения.
Переживаемая неловкость была обоюдной. Женщина понимала это и, наверное, чтобы подбодрить и нас, и себя, когда мы более или менее сдружились, не уставала повторять, что она не жалуется на жизнь, что ей просто не повезло. И ещё, видимо, опасаясь, что мы, молодые и сытые, можем заподозрить её в крамольных политических воззрениях, в недовольстве только что, в рамках честных, открытых и демократических выборов, обеспечившим переизбрание живого трупа на второй срок режимом, а потому запретим ей побираться у нас, - она недобрыми словами поминала советское время.
Это кажется невероятным, но она, копаясь руками в мусорных урнах, цепко хватая завалявшиеся в пыли и грязи бутылки, переругиваясь с конкурентами, облизывавшимися на её удачливый улов, она, находящаяся на предпоследней ступени социальной лестницы, ниже которой – бомжовый ад, клеймила Советскую власть – за диктат марксистской идеологии, за однопартийную систему, за закрытые границы, за очереди в магазинах, за дефицит, за скудость колбасного ассортимента…
Но, вместо ответного желания вместе потравить проклятых коммунистов, возникала неприятная оторопь – будто кто-то хитро глумился и над ней, и над нами.
Потому, когда у нас снова и снова начинают грезить скорой революцией, перебирая истончившиеся ребра жёсткости нынешней власти, я вспоминаю эту женщину: ничего не будет, запас прочности безграничен.
