Знакомство с подлинными документами эпохи
способно серьёзно подорвать уютные представления, сложившиеся на её счёт. Возьмём, для примера, 1937-й год. Из сегодняшнего далёка понятно, что тогда был ужас-ужас-ужас, «мы живём, под собою не чуя страны», десять лет за невинный анекдот и прочие прелести уже наступившего Большого террора: люди пикнуть боялись – не то что выступать против линии Партии…
Но не всё так однозначно. Доказательством тому – небольшой эпизод из истории советской кинематографии.
Пятого марта 1937 года выходит постановление Политбюро ЦК ВКП (б) о запрете постановки фильма «Бежин луг», который Сергей Эйзенштейн снимает по сценарию Александра Ржешевского (для тех, кто не знает, уточню: это не экранизация тургеневского рассказа, а более чем актуальная картина о коллективизации в деревне и борьбе против кулачества):
«1) Запретить эту постановку ввиду антихудожественности и явной политической несостоятельности фильма. <…> 4) Обязать т. Шумяцкого разъяснить настоящее постановление работникам кино, а на виновников столь длительной затяжки с запрещением этой ошибочной постановки наложить административное взыскание».
Казалось бы, дальнейшее предсказать нетрудно. Постановление Политбюро – это хуже приговора: приговор можно обжаловать, постановление – навсегда. Киноотрасль, надо полагать, в прострации и смятении, режиссёры разбегаются по окраинным студиям, Эйзенштейн сушит сухари и прощается с близкими…
Однако двадцать восьмого марта того же года Борис Шумяцкий, начальник Главного управления кинематографии, пишет докладную записку на имя Молотова, полную совершенно изумительными подробностями:
«Запрещение постановочных работ по фильму «Бежин луг» встречено определёнными элементами, не разделяющими линию партии в вопросах искусства, буквально со звериной злобой. Не рискуя выступать открыто против решения ЦК, они мобилизуют все силы, чтобы дискредитировать это решение путём клеветы на нас – проводников этого решения.
Дело доходит до того, что в Союзе писателей втайне от его секретаря т. Ставского собиралось уже заседание писателей и драматургов, чтобы выработать линию защиты Эйзенштейна и дискредитировать меня, как душителя «гениального художника мира С. Эйзенштейна. <…>
Но хуже всего то, что всю эту кампанию активно поддерживают некоторые органы нашей печати, за исключением «Правды». Они это делают, как, например, газета «Известия», путём полного замалчивания решения ЦК партии о запрещении «Бежина луга».
Не менее возмутительна позиция зав. Отделом культпросвета ЦК т. Ангарова и зав. Сектором кинокультпросвета ЦК т. Тамаркина. Вместо помощи нам в проведении решении ЦК о «Бежином луге» тт. Ангаров и Тамаркин используют своё положение партийных работников, чтобы дать всей групповщине Эйзенштейна орудие политического шельмования нас – партийцев кино, проводящих линию партии в вопросе об антисоветской постановке Эйзенштейна. <…>
Весь этот бунт представителей мелкобуржуазной богемы привёл на днях к тому, что в нашей Московской киностудии («Мосфильм») её дирекция в лице тт. Бабицкого и Сокольской собрала на просмотр запрещённого «Бежина луга» не только кинематографистов, но и писателей, особенно апологетов «гения» Эйзенштейна. На этом просмотре не только показывался материал запрещённого ЦК фильма, но и была дана возможность Эйзенштейну выступить с пространным докладом о том, что он ещё не снял. Эйзенштейн придал своему выступлению характер апелляции на запрещение постановки. <…>
Прошу Ваших указаний». 
Это поистине трогательно: первый человек в кинематографе жалуется второму человеку в государстве, что его травят и не дают выполнять свои обязанности, а некоторые его подчинённые устраивают подпольные сходки, и он ничего не может с этим поделать.
1937-й год. В самом разгаре ежовщина, «чёрные фары у соседних ворот», а тут мелкобуржуазная богема на семь сторон света посылает заслуженного большевика и, по статусу, наркома Шумяцкого. И ничего ведь, черти, не страшатся…