которую, судя по рассказам очевидцев, большинство населения России проводило на ступенях Белого дома либо на пересечении Нового Арбата и Садового кольца, собственными телами останавливая бронеколонны...
Однако мои личные воспоминания о том времени гораздо скромнее: я не записывался в ополчение, не переворачивал троллейбусы, не собирал пустые бутылки для коктейлей Молотова, а тихо-мирно отдыхал в сочинской гостинице «Жемчужина», куда ветер истории почти не достигал и, если бы странная сетка телевизионных программ, можно было подумать, что вокруг ничего не происходит.
Моими соседями были двое кавказцев, которых я никогда не видел и о существовании которых не подозревал, если бы они однажды, в течение эти трёх роковых для Советского Союза дней, не решились снять девушек, чтобы, пригласив их в свой номер, развести на ласки и страсть.
Я не знаю, какой именно был план – отжиг вчетвером на жилплощади принимающей стороны или более целомудренное разделение на две отдельно отдыхающие пары, – но первая часть задуманной вечеринки разворачивалась на балконе, где, судя по звяканью, находились стол, закуска и выпивка.
В своё оправдание могу сказать, что я не хотел подслушивать чужие застольные беседы, просто час был поздний, перегородка тонкой, а голоса гостей, по мере наступающего расслабления, громкими, словом, заснуть было невозможно.
Поначалу я пытался отвлечься, принимаясь то за книги, то за телевизор; но свежеприобретённый «Заратустра» не мог противостоять дуэту невидимых девичьих сопрано, от которых трепетало шестнадцатилетнее сердце, а по кабельному каналу крутили комедию о похождениях курсантов из Британского содружества, которые, пользуясь женской неискушённостью в вопросах формы, выдавали себя за офицеров, что существенно облегчало им взаимопонимание со слабым полом. От чужих амурных успехов становилось совсем невмоготу, и потому мне не оставалось ничего, кроме как прислушиваться к тому, что происходило у соседей.
Был уже глубокая ночь, но компания и не думала расходиться, однако причиной тому была не занявшаяся оргия, когда сдавленные крики будоражат округу, а суровый политический диспут, который, судя по сдержанным репликам кавказских мужчин и горячности барышень, налегавших на длинные монологи, возник внезапно, к явному неудовольствию хозяев, которые, видимо, рассчитывали, как это принято, достойно угостить, а уже потом перейти ко второй части программы.
Спорили, естественно, о разворачивающемся на глазах Путче, о Горбачёве, которого одна из девушек защищала с таким напором, словно она – запертая в Форосе Раиса Максимовна, о том, во что всё это выльется. Спорили долго – ровно столько, чтобы у поначалу возбуждённых, а потом раздражённых мужчин совершенно угас запал и они, вместо того, чтобы довершить задуманное, избегая будущих взаимных упрёков, предпочли попрощаться и разойтись.
Последний тост. Лёгкий звон чокающихся бокалов. Шум отодвигаемых стульев. Быстрые, суетливые шаги. И внезапная тишина, не нарушаемая до самого рассвета. Вечеринка закончилась.
Прошло двадцать лет. Тогда девичья политизированность казалась мне естественной и органичной: женщина – человек, а человек не может существовать вне политики, тем более когда политика сама приходит в его дом. Но сейчас, мысленно возвращаясь в ту ночь, я, знающий о женском коварстве гораздо больше, чем мог себе представить неискушённый подросток, силюсь отделаться от застывающего подозрения: мои наивные соседи, собиравшиеся подснять разомлевших от сочинского бархата простушек, налетели на динамщиц высшей категории, которые способны отбрить клиента не доводя до скандала – со внезапно обнаружившимися не теми днями…
