- Выхожу на парковку, еду домой, - я отвечаю вяло, понимая, что этот звонок в седьмом часу буднего августовского вечера не сулит ничего хорошего.
- Никуда не уезжай, я сейчас буду, - кричит Вадик весело в трубку, - поедем к девкам.
- Не надо девок, я домой хочу, - моё сопротивление тает на глазах. – Пожилому человеку они не нужны.
- Чукчеев, что ты такой скучный? Стой, я тебя уже вижу.
Я его тоже вижу. На обочине стоит чёрный маленький «Кадиллак», стекло опускается. Круглое лицо, ёжик тёмных волос, щёлочки хитрованских глаз, широкая обезоруживающая улыбка. Вадик, сука, на тебя нельзя сердиться…
Я сажусь в машину. Вадик рвёт с места так, что, не успев собраться, я стукаюсь о подголовник.
- Какого хрена!..
- Не переживай за тачку, я её скоро продаю, - Вадик разворачивается, и мы, распугивая лениво тянущихся к метро клерков, проскакиваем по узкой улице, чтобы успеть до прохода электрички. Вадик уворачивается от встречных машин, я привычно жмурюсь: за те месяцы, что его носило по стране, он ничуть не изменился.
Мы вырываемся на Третье кольцо, и я, прикидывая, сколько нам рулить до его хаты по вечерним пробкам, спрашиваю:
- Что за лярвы? Опять бомбил, а денег не взял, только телефончик?
Вадик мнётся.
- Это не лярвы. Нормальные девчонки. Одна с тобой работает, Таня. К ней подруга приехала, Марина.
- То есть ты меня наколол? – я повышаю голос, внутренне успокаиваясь: домой я сегодня всё-таки попаду.
- Ладно, не грузи. Они хорошие.
- И что мы делать с ними будем? – подначиваю я Вадика.
- Отвезём подругу на вокзал: у неё сегодня поезд в Тамбов.
- Ну, ты и сволочь, - хохочу я в голос.
- Ты давно был на Павелецком? Нет? Вот и прокатишься, - Вадик заканчивает разговор.
Мы сворачиваем на Дмитровское и довольно скоро оказываемся на Вагоноремонтной. Вадик не с первого раза вспоминает, к какой хрущёвке надо подъехать, и мы крутимся по району, набирая номер девушек. Наконец нужный подъезд найден, мы останавливаемся ровно напротив двери, перегораживая выезд.
Девушки не торопятся.
- Может, подняться к ним? – я, зная, как носится опаздывающий Вадик, не хочу ещё раз это пережить.
- Не стоит: у Тани отец строгий, не любит чужих мужиков в доме.
- Она разве не снимает квартиру?
- Нет, её отец перебрался в Москву, она за ним.
- Жаль, я думал за ней приударить.
- За ней? – Вадик осекается.
- А что: вместе работаем, удобно.
- Понимаешь…
- Так ты с ней мутишь? Вадик, ты же женат, - я от души веселюсь, глядя на смущённого приятеля.
- Ты не понимаешь. Просто общаемся, катаемся, в кафе сидим.
- И ещё немножко ты её, конечно… - я искренне радуюсь за Вадика, умеющего стрелять из двух стволов разом.
- Нет, у нас ничего не было.
- Не смог раскрутить? – глумлюсь я в открытую.
- Она хочет. И так, и этак намекает, а я не могу: жена.
- Одну-то ночь мог бы девушке подарить.
- Тут одной ночью не отделаешься: эта дура в меня влюбилась, - Вадик отвечает глухо, словно обращаясь к самому себе. Я смотрю на его посерьёзневшее лицо, и мне уже не хочется продолжать веселье.
Открывается дверь подъезда. Из неё выходят две девушки. В той, что выше и крупнее, я узнаю Таню, работающую в соседнем здании, симпатичную девушку – без закидонов, но и без затей. Вторая, очевидно, Марина – с шальными серыми глазами и крепкой грудью, которую подчёркивает плотная белая футболка.
Мы знакомимся, грузим сумки в багажник и выезжаем. Вадик с Мариной по-особенному переглядываются, но я не обращаю на это внимания: он, в конце концов, водитель.
В августе Москва немного пустеет, потому, вместо долгого изматывающего стояния на Садовом, мы попадаем на вокзал за два часа до отхода поезда. Образовавшуюся паузу надо чем-то заполнить, и мы разыскиваем сетевую забегаловку неподалёку.
Нам приносят кофе, и, чтобы прервать неловкое молчание, возникающее между малознакомыми людьми, когда все дежурные приколы уже использованы, я принимаюсь расспрашивать девушек об их родине.
Они из Котовска – небольшого городка в Тамбовской области. Уже одно название населённого пункта нагоняет скуку, и первые их ответы лишь подтверждают впечатление: голимая провинция, в которой не дай Бог никому оказаться, тем более жить; сколько таких разбросанных по России убогих местечек. Стёртая речь разносится над остывающим кофе, я подглядываю на часы и понимаю, что два часа пыткой Котовском мне не выдержать.
Но постепенно девушки оживляются. Они забывают про мертвящую статистическую лабуду, про обязательную нудящую бытовуху и начинают рассказывать про себя – про собственное прошлое, в основном, школьное, про тусовки, про приятелей, про всякие смешные случае, про забавных друганов… И прежний образ города вдруг растворяется: Котовск, из чернозёмной дыры, превращается в увлекательное, захватывающее место, где безумно интересно очутиться прямо сейчас, и очень странно, что до сих пор никто из нас там не побывал.
Я поддаюсь этому нежданному очарованию чужой жизни, о которой прежде и не подозревал, и сами собой в голове начинают рождаться планы о том, как скоро наступит сентябрь, на Тамбовщину придёт золотая ласковая осень, как мы с Вадиком, развязавшись со срочными делами, сядем на поезд – пятничным вечером, как, следующим утром, приедем в Котовск, где нас будут ждать Марина и Таня, отправившаяся туда заранее, как мы проведём два среди новых людей, радушных и хлебосольных, как, с больной головой и насквозь просоленной от грусти душой, мы вернёмся в понедельник в Москву, чтобы, прямо с вокзала, поехав на службу, в лёгкой блуждающей улыбке хранить воспоминание о, быть может, лучшем бабьем лете на нашем веку…
Я делюсь этими сумбурными планами – прямо на перроне. Волгоградский скорый должен вот-вот отойти. Возражений ни у кого нет. Мы даём друг другу обещание непременно встретиться через три недели – в Котовске.
Марина целует нас по очереди, задерживаясь возле Вадика, и поднимается в вагон. Темнеет. Мы отчаянно машем ей на прощание, и мне хочется верить, что это был не обычный сентиментальный порыв, о котором забываешь на утро.
- Куда теперь, Чукчеев, на Воробьёвы горы? – Вадику боится оставаться один на один с Таней и поэтому хватается за первую попавшуюся оттяжку. – Время ещё детское.
- Верни меня на парковку у офиса, я спать хочу.
- Чукчеев, ведь ты ещё не старый, - Вадик неохотно заводит машину.
Мы возвращаемся быстро и молча. Вадик мрачнеет на глазах так, что, когда мы оказываемся на месте, внутри у него кипит.
Вадик ищет, на чём бы сорваться, и тут же находит: в палатке, что открыта всю ночь возле офисной парковки, не находится газированной воды. Вадик высказывает претензии сонной продавщице, костерит не понимающих по-русски понаехавших, и отправляется разыскивать в лабиринте бывших заводских корпусов другой киоск.
Таня слегка дрожит, пугаясь от внезапного приступа Вадикова гнева. Когда он выходит к очередному ларьку, она говорит мне об этом. Я пытаюсь ей успокоить, впрочем, не особо старательно: эти накаты длятся недолго, надо просто дождаться.
Вадик возвращается с закрытой бутылкой и протягивает её нам.
- А сам?
- Я не хочу. Это для вас, - Вадик говорит таким тоном, что мы не сопротивляемся и покорно отпиваем, поблагодарив за заботу.
В ответ Вадик долго и замысловато матерится. Таня ещё больше бледнеет, ожидая, что сейчас достанется уже ей; но этот страх напрасен: Вадик выместил последнее раздражение, теперь он не опасен.
Улучив минутку, я прощаюсь. Вадик идёт меня провожать до моей машины, оставив Таню в «Кадиллаке» одну.
- Что ты бесишься? Ещё съездим на Воробьёвы.
- Ты ничего не знаешь. Я и Марина.
- Когда ты успел?
- На даче. Таня спала, и мы…
- Она знает?
- Наверное, нет. Хотя – может быть.
- И она по-прежнему с тобой?
- Как видишь.
- Что будешь делать?
- Отвезу её домой.
- И всё?
- Да, всё! - Вадик повышает голос.
- Ну, ты попал, дружище, - я протягиваю ему руку.
- Знаю, - Вадик невесело улыбается.
Я дожидаюсь, пока «Кадиллак» скроется из виду, потом вставляю ключ в замок зажигания. «Пассат» солидно урчит, требуя поддать газу, но я не тороплюсь: до полуночи ещё есть время. Теперь можно ехать не спеша, ехать и думать, почему мне не двадцать лет и почему я не могу всё бросить и умчаться за бесшабашной девчонкой с серыми манящими глазами.
