Сворачиваю внутрь квартала, спускаюсь на тропинку вдоль забора. Когда мне остаётся совсем чуть-чуть, меня энергично обгоняет женщина. Я успеваю разглядеть её в профиль. Она – стройная, высокая; лет тридцати восьми; негустое каре тёмных с отблеском волос; серые глаза; располагающее лицо…
Мне бы тут же забыть увиденное, сосредоточившись на чём-то своём, но, словно подчиняясь неопасному искушению, я начинаю соображать, куда моя незнакомка может торопиться в ту минуту, когда всякая достойная супруга, покончив с дневными заботами, приступает к приготовлению субботнего ужина – важнейшего события в еженедельном семейном цикле?
Я уже хочу броситься за ней в погоню, чтобы разрешить внезапный приступ любопытства к чужой жизни, когда не жалко потратить пару часов на разъезды туда-обратно, но, по счастью, женщина скрывается из виду, и, поняв, что мне её не догнать, я, подавив досаду, сдаюсь.
Приходится выкручиваться за счёт дедукции. Вариантов у меня совсем не много. Она не отправляется в путешествие: из поклажи – только коричневая сумка на правом плече. Это раз. Она не возвращается с работы: её одежда – свежая, не мятая, сохраняющая следы утюжки. Это два. Она не идёт в магазин: во-первых, уже поздно для покупок; во-вторых, её вид – ухоженный, близкий к парадному – говорит о том, что ей не с руки толкаться в очередях. Это три.
Что остаётся? Куда спешит одинокая, зрелая, хорошо одетая женщина в субботу вечером, когда на часах без пяти шесть и до метро каких-то триста метров? Самое очевидное – в театр или в концертный зал, возле которого её встретит такая же одинокая подруга, чтобы составить компанию: человек, тем более когда впереди приятное времяпрепровождение, может подождать, а вот третий звонок не делает скидки никому.
Да, скорее всего, так оно и есть, но мне отчего-то хочется думать, что на самом деле нет никакого театра, никакой подруги, с которой, отсидев положенное в бельэтаже, придётся сидеть за чашкой кофе и с усилием обсуждать только что окончившееся действо, стараясь не смотреть по сторонам, где, словно сговорившись, молодые, пожилые, влюблённые, увлечённые, красивые, комичные, но – главное абсолютно счастливые парочки, десятками, сотнями, как будто вся Москва сошла в этот вечер с ума…
Нет ни театра, ни подруги, а есть он – сорокалетний, черноглазый, остроумный, женатый, неверный, уклончивый, вязкий, но всё равно – единственный, безупречный, волшебный. Он только что сплавил семью на дачу и в первый свободный уик-энд зовёт – не важно, куда зовёт: это может быть что угодно – выставка современного искусства, пивной ресторан, блокбастер в мультиплексе…
Эти несколько часов, когда нельзя тут же наброситься друг на друга, когда следует прежде непременно «погулять», растрачивая драгоценное время, и только затем можно будет ехать к нему, пролетят незаметно – в чаду, в полузабытьи, в непрестанной мелкой дрожи: его голос, его запах, его твердь – рядом, поблизости, тут.
А потом надо будет звонить маме. Это всякий раз неприятно: взяв трубку, она долго молчит, дожидаясь, пока её начнут просить. «Я сегодня не приду ночевать». Молчание. «Ты уложишь Серёжку?» Тяжёлый вздох. «Ты меня слышишь?» Снова вздох, потом раздаётся: «Ты опять с ним?» Отпираться бессмысленно. «Ты не можешь найти нормального?» «Не знаю». «Ты его хотя бы любишь?» Что тут ответить? Это нельзя назвать любовью, это – крест. Но об этом не стоит говорить маме, особенно сейчас. «Ладно. Уложу. Но чтобы завтра…» «Спасибо, мамочка!» И тут же нажать на отбой: мама опять всё простила и эту маленькую бестактность тоже.
«Поговорила?» - он только что вышел из душа, снисходительный, спокойный, словно бы не томившийся все эти недели, никогда не бесившийся, не сходивший с ума – в пустоте всеобщих праздников. «Иди ко мне…», - его рука тянет лениво, замирая перед рывком. В последнюю секунду, пока мир ещё сохраняет очертания, сознание успевает отметить: её жизнь сейчас и всегда – только от одного «Иди ко мне…» до другого.
Именно ради этого зова, ради этой ночи, которая обернётся утренней горечью и долгим раскаянием, солнечным субботним июньским вечером, когда на часах без пяти минут шесть и до метро триста метров, стоит спешить, обгоняя чересчур любопытных прохожих.
Только ради этого.
