Сравним, например, две экранизации пушкинской «Капитанской дочки», которые были сделаны Владимиром Каплуновским и Александром Прошкиным с интервалом в сорок лет, разделённые не только десятилетиями, но и сломами культурных кодов и эпох.
Каплуновский – многоопытный художник-постановщик, за плечами которого такая визуально мощная работа, как «Падение Берлина», лауреат Сталинской премии, в пятьдесят лет решил переквалифицироваться в режиссёры, сняв три фильма, чтобы потом вернуться к основной профессии, сверкнув напоследок в «Бриллиантовой руке».
Его «Капитанская дочка» – это вполне себе традиционная экранизация, сделанная совершенно в русле тогдашних подходов к воплощению отечественной классики: максималистки близко к букве, без заглублений, по возможности, вдохновенно, не без романтического уклона…
Александра Прошкина, в смысле мастеровитости, опытности, признанности, сравнивать с Каплуновским невозможно: это касается и общего налёта часов, и знания эпохи (Прошкин поставил сериал «Михайло Ломоносов»), и серьёзности замысла.
В отличие от раба текста Каплуновского, цель Прошкина, который, в качестве литературной основы не ограничивается только повестью, но берёт ещё и «Историю пугачёвского бунта», исследовать, художественными средствами, как вообще оказалось возможным такое явление, как Пугачёвщина, что, в самой сердцевине России, есть такого, что обрекает её переживать, время от времени, новые и жестокие Смуты (для девяностых годов прошлого века тема более чем актуальная и саднящая)…
Ответ Прошкина – шатость самой власти, её изначальная нетвёрдость, подмоченная легитимность, оставляющая зазор для всякого лихого человека, который готов попытаться сковырнуть с престола таких же самозванцев, как и он сам.
С этой интерпретацией можно спорить, но предпринятая режиссёром попытка исторически отрефлексировать изначально ставит «Русский бунт» в привилегированное положение по сравнению с детско-юношеской «Капитанской дочкой» Каплуновского, которой способен испортить возрастной рейтинг лишь затянутый эпизод казни несостоявшегося Петра Третьего.
Однако, сознавая все достоинства «Русского бунта», все заслуги Александра Прошкина, все слабости Владимир Каплуновского и как интерпретатора, и как режиссёра – в узком смысле, симпатии и приязнь достаются «Капитанской дочке» лохматого 1958-го.
Почему? Потому что есть такая внерациональная вещь, как атмосфера фильма, как его воздух, и, смотря ту, старую «Капитанскую дочку», веришь, что ранней зимой 1772 года юный Петруша Гринёв повстречал в Оренбургской степи замерзающего мужика, который довёл заплутавших путников до жилья и грева, а потом оказался то ли чудом спасшимся императором Петром Фёдоровичем, то ли замыслившим предерзейшее казаком Емелькой Пугачёвым…
А глядя на «Русский бунт», видишь скудость, пустоту, ряженых и Владимира Машкова, который, как его ни верти, всегда будет Владимиром Машковым.
