Пересматривая сейчас, на третьем десятке второго издания российского капитализма, этот фильм Марка Донского, отмечая изумительные актёрские и операторскую работы, с любопытством обнаруживаешь, насколько твоё нынешнее восприятие всей этой волнующей и Горького, и Донского проблематики отличается от того, что было полвека назад, когда лента выходила в прокат.
В чём суть несовпадений? По сюжету, Фома Гордеев - наследник миллионного состояния, которое сколотил его отец, кряжистый волжский купец Игнат. Но сын не пошёл в родителя, и ему всё это богатство - только обуза, тяжкие оковы, мешающие жить вольно, свободно, по-настоящему.
Такова сюжетная расстановка позиций, в этом - суть основной коллизии картины, разрешению которой и посвящена эта горьковская экранизация. Однако тонкость в том, что Донской, следуя за автором в главном, не показывает зарождение у Фомы той экзистенциальной тоски, что приведёт героя к печальному финалу, ограничиваясь констатацией её наличия: Фома уже язвлён ею, отчего - не слишком ясно.
Почему Донской не акцентирует внимание на эволюции Гордеева-младшего, выбрасывая всю мотивировочную часть - как тормозящую действие? Причина, видимо, заключается в том, что для зрителя 50-х, воспитанного в рамках сугубо антибуржуазной культуры, сама по себе принадлежность к эксплуататорскому сословию есть печать отверженности и греха.
Именно поэтому тогдашней аудитории нет необходимости дополнительно разъяснять, как Фома Гордеев дошёл до жизни такой, поскольку всякий мало-мальски достойный человек с молоком матери впитывает отвращение к богачеству, делячеству и прочим атрибутам отжившего общественного строя.
Однако, за истекший период, ментальное пространство существенно поменялось, и сейчас, обращаясь к той же горьковской повести, трудно обойтись без развёрнутого предисловия, в котором содержится ответ на естественный в нынешних декорациях вопрос.
Вопрос этот таков: отчего молодой хозяин крупной компании, дающей работу, хлеб и достаток сотням, а то и тысячам людей, успешной компании, существующей в сложной конкурентной среде, где приходится выживать не только за счёт коммерческих талантов, но и за счёт особых отношений с бюджетополучателями, отчего этот человек, не имеющий лишней минуты в своём бесконечно плотном расписании, вдруг полагает своё существование никчёмным и мечтает бросить всё к чертям и убежать куда глаза глядят?
Этот внутренний переворот, исходя из нынешних, более лояльных по отношению к представителям бизнес-сословия, умонастроений, придётся обосновывать серьёзно, причём настолько, что всё последующее повествование, сводящееся в картине к кутежам, загулам, однообразно плакатным диалогам и финальной вспышке на корпоративном банкете, поневоле окажется лишь примечанием к генеральной сюжетной линии, к рассказу о том, как человек, миллиметр за миллиметром, обнаруживает своё изгойство.
Такая нераскрытость духовной эволюции Фомы Гордеева, который, вопреки былинному бунтарству и склонности развязываться на всю катушку, одномерен и потому выглядит узупатором своего места - места главного героя, подчёркнуто диссонирует с маргинальной, но от того не менее содержательной и увлекательной, историей его несостоявшеся невесты.
Образ Любы, которые вначале читает умные книжки и общается со студентами, проникаясь революционными настроениями, т.е. проявляет себя сугубо передовой девицей, чуждой партиархальщины, а потом дрожит от страха, что сватающийся к ней жених, которого волнуют только капиталы будущего тестя, и она об этом знает наверняка, соскочит, - очень сильный и точный, один из лучших в картине.
