В Сети промелькнуло сообщение, что Россия вышла на третье место по экспорту угля. Поначалу в этой новости меня ничто не зацепило, мало ли какие макроэкономические показатели попадают в заголовки, а потом разносятся по блогам и частным разговорам, но, лишь заставив себя сосредоточиться, я сообразил, что, в последние несколько лет, всё, что касается угледобычи, прочно оказывается на периферии общественного внимания, - если речь идёт не о катастрофах.
Не знаю, как для других, но для меня это внезапное исчезновение горняцкой тематики из повседневного дискурса есть несомненный показатель того, как серьёзно изменилась наша российская жизнь, которая, если брать последнее примерно столетие, была так или иначе сплетена с угольной отраслью.
Причём это сплетение не носило исключительно утилитарного характера, выражаясь в сухих цифрах темпов прироста на разбросанных по стране месторождениях, но проникало в культуру - вспомним многочисленные шахтёрские фильмы, включая центровую "Большую жизнь" - и даже становилось ключевым политическим фактором.
Шахтёров, если вдруг кто позабыл, сначала носили на руках за то, что они, развернув первые за десятилетия социального мира легальные забастовки, оказались в числе тех, кто, наряду с национальными окраинами, прогрессивной интеллигенцией и перешедшими на сторону народа военными, сковырнул Советскую власть.
Потом тех же шахтёров, которые не хотели закрытия убыточных производств и продолжали протестовать, проклинали за то, что, отказываясь повиноваться гражданскому долгу и не желая стойко переносить издержки при построении демократии, они готовы вот-вот обрушить новую Россию, отбросив нас всех назад...
Словом, горняки были на слуху, и вот они пропали - будто их и нет вообще: поминая сырьевиков, называют нефтяников, газовиков, иногда металлургов, а вот углекопы вышли из моды, что, как выяснилось, ничуть не мешает им заниматься своим делом и даже отжимать бронзу.
