в основном, оно базируется на переживаниях, находя в них и выражение и содержание для всей будущей деятельности.
Именно поэтому упрекать собравшихся у Донецкой областной администрации в том, что они не захотели слушать пытавшегося говорить с ними о цене рокового поступка Ходорковского, не слишком правильно: есть вещи, которые превыше всяких выгод и сильнее всяких резонов.
Судить об этом могу по собственному опыту, когда в 2008 году довелось мне, после десятилетнего перерыва, попасть в Крым. Следующим днём после приезда было 24 августа, воскресение.
Украина отмечала годовщину провозглашения своей независимости, и то ли по этому, то ли потому что это были последние нормальные выходные перед школой, на пляжах было чрезвычайно многолюдно.
Причём отдыхающие – это чувствовалось по речи – были, в большинстве своём, именно украинцами. Нет, они вели себя спокойно, так, как ведут обычные люди на солнцепёке у воды. Никто не выкрикивал речёвок, никто не скакал, никто не пел, приложив пятерню к голой потной груди, «Ще не вмерла…»
Даже флагов было немного – один, может быть, два на весь пляж. И вообще – если бы не время от времени звучавшие по работавшему в кафе местному радио поздравления празднующей день нарожденя молодой краине та её громадянам, тут же тонувшие в волнах русской – ведущих – и английской – певцов – речи, то нельзя было и догадаться, что за дата на календаре.
Однако и того немногого, что я увидел, было достаточно, чтобы почувствовать поднимающуюся волну вражды и сдерживаемой ненависти. Тогда, шесть с половиной лет назад, даже после Пятидневной войны, нельзя было и мечтать, что однажды Крым освободится от украинского владычества, что жовто-блакитный прапор будет вышвырнут с полуострова, что время в составе Украины будет всего лишь неприятным воспоминанием.
Мечтать было нельзя. Но желание, чтобы это случилось однажды, и готовность пожертвовать для этого многим – достаточно было лишь бросить клич – страстно бились внутри. Я, окружённый расслабленными громадянами, старался не подавать виду, какие меня одолевают мысли, но это ощущение, что ничего не закончено и рано хохлы считают Крым усмирённым и смирившимся, становилось всё нестерпимее.
Я ушёл домой с тяжёлым чувством: их – очень скромный и деликатный праздник (повторяю, никто и не думал бить себя в грудь с воплем «Украина понад усе») – казался мне поминками, поминками по большой стране, в которой когда-то жил, по Крыму, да и по себе тоже.
Вряд ли появление триколоров что-то изменит в том южнобережном посёлке, который останется таким же безалаберным, скученным и резко пересечённым. Но он каким-то чудесным образом перестанет быть чужим, отторгнутым, иностранным и станет своим.
А своему можно простить очень многое. И отдать за своё можно тоже очень многое. И тут все калькуляции бессильны.
