Фильм Валерии Гай Германики (в финальных титрах стоит просто «Германика», что означает, что образ режиссёра сложился окончательно и в дополнительных пояснениях не нуждается – все и так понимают) предназначен для чрезвычайно узкой аудитории.
С одной стороны, он пролетает мимо мужчин вообще и особенно тех, кого, хотя бы отчасти, интересует сюжет повествования, потому что почти два часа с одной-единственной фабульной линией, с минимумом локаций и фактически двумя героями (прочие – это просто фон; многолюдье персонажей в списке действующих лиц кажется издёвкой – откуда все эти имена) выдержать непросто.
С другой стороны, «Да и да» вряд ли приглянётся широким женским слоям, поскольку положенная в его основу печальная любовная история, при всей её несомненной эмпатичности (кому в жизни не разбивали сердца эгоистичные нарциссы, не оценившие и не понявшие), вызывает натуральное физиологическое отторжение.
Любовь, пусть и несчастную, следует подавать красиво – в приятных интерьерах либо на лоне природы в разных экзотических местах: картинка должна радовать, а не вызывать, в такт исправно блюющим персонажам, ответные рвотные позывы.
И действительно, кого способна завлечь снятая дрыгающейся камерой, в агрессивном красно-синем подсвете мелодрама, чьё действие проходит на съёмной хате с минимумом мебели, вечной ночью в окне, постелью на полу, линяющей собакой, горами окурков и пустых бутылок?
Добавьте к этому не меняющих в течение недель одежду главных героев, их склонность к беспорядочной случке, полное игнорирование предохранительных средств и оригинальную практику лечить почечные колики употреблением собственной мочи…
Словом, чтобы найти в девушке Саше родственную душу, необходимо произвести над собой серьёзное насилие: богемный быт, без традиционной киношной драпировки, где разом замешаны грязь, бедность, алкоголизм и отсутствие всяческих документов, лучше предоставить его обитателям.
Однако и тех немногих маргиналок, которых не испугают пахучие и колючие детали и которые отважатся пройти с девушкой Сашей её скорбную дорогу, тоже не ждёт ничего хорошего. Саша, которая, поссорившись с родителями, уходит из дому, чтобы сойтись с начинающим живописцем Колей (творческий псевдоним «Антонин»), срочно влюбляется в активно спивающегося юношу.
Саша слушает его разглагольствования о коллегах, бегает за водкой, моет ему полы. Но Антонин, который трезвеет редко и вообще, в силу избранной профессии, очень легко относится к появляющимся в его жизни и квартире женщинам, воспринимает Сашу как говорящую собачку.
Тогда Саша берёт инициативу в свои руки и затаскивает Антонина на себя. Антонин не сопротивляется (ему – по вечной синьке – без разницы, в кого заправлять). Саша, дорвавшаяся до мужчины, который теперь полностью от неё зависит и не выгоняет назад к родителям, счастлива. Тем более что Антонин спросонья пробормотал слово «Люблю».
Но с богемщиками, которые суть вечные дети, не знающие ни верности, ни ответственности, не понимающие, что совместное проживание обязывает, надо быть всегда настороже: на ближайшей тусовке перебравший Антонин изменяет Саше – у неё на глазах.
Саша, для которой нравы художнического коммьюнити уже не секрет (с Антонином они подружились, когда того выбросили из окна и она помогала пораненному парню добраться до дома), обижаться не должна: дело, в общем, житейское, все спят со всеми.
Но Саша отчего-то принимает этот эпизод близко к сердцу (скорее, это сценарист просто ищет повод прихлопнуть надоевшую ему историю хоть каким-то значимым событием) и уходит от Антонина – совсем как в песне: «рано утром, где-то чуть позже семи». Антонин, разумеется, не просыпается.
Эпилог. Саша, для которой встреча с Антонином не прошла даром, на перепутье. С одной стороны, благодаря Антонину, раскрывшему ей уникальную креаторскую технологию (ноль-пять беленькой, и все краски тебе подвластны), она ощущает себя художником. С другой стороны, она тоскует по оставленному ей возлюбленному.
В принципе, если бы Гай Германика в финальной сцене показала Сашу, рисующей свою первую самостоятельную картину из непреодолимого желания выдохнуть-выразить-высказаться, «Да и да», пусть и кривым путём, но встали бы в ряд с другими лентами, повествующими о пробуждении в человеке творческого начала: что-то вроде «Кинолюбителя» Кесьлёвского, но на российском и оттого весьма варварском материале.
Саша потеряла любовь, но нашла себя – очень недурная концовка с большим пропедевтическим смыслом: «Вы полагаете, что поиск себя – это необременительное и лёгкое занятие вроде посещения вечерних курсов? Поиск себя – это продирание, через кровь, слёзы, потери, отчаяние, пустоту, к себе настоящему, это сдирание шелухи, наросшего жира. Это дико больно, и не все отваживаются, но если ты прошёл весь путь до конца, то твоё преображённое, новое «я» стоит всех затрат».
Но Германика не решается покинуть мелодраматическую почву, отчего «Да и да» завершаются нелепой невнятицей, о деталях которой лучше умолчать – из сочувствия к режиссёру и привлечённым им специалистам по визуальным эффектам.
Потому, вместо картины о нелёгком пути художника, лента Гай Германики превращается в очень полезное, но несколько нудноватое нравоучение молоденьким девочкам с наклонностью к поведенческой девиации.
Во-первых, не стоит ссориться с родными: как бы ни было плохо дома, в чужом и жестоком мире будет ещё хуже. Во-вторых, никогда не связывайтесь с художниками: это – страшные люди, которые точно не оценят вашей жертвенности.
Впрочем, молоденькие девочки не послушаются взрослой Германики с её шрамированной душой, и у Антонинов всегда будет под боком какая-нибудь Саша, преданно подносящая краски, водку и себя.
