Последний фильм Сергея Герасимова, одного из самых титулованных советских режиссёров, который был столь же удачлив в жизни, сколь и в смерти. Скончавшись за полгода до Пятого съезда кинематографистов, он не только удостоился увековечивания в имени киношной альма-матер, но и избежал двойного публичного унижения (сначала - забаллотирование, потом разнос с трибуны) на этом, без преувеличения, эпохальном и роковом форуме.
Герасимову досталось бы за очень многое, начиная, пожалуй, с «Молодой гвардии», удостоенной Сталинской премии, не обошлось бы и без сурового разбора «Льва Толстого», который, принимая во внимание масштабность главного персонажа, обязан был стать тут же признанным шедевром, но шедевром он не стал, и сейчас, спустя тридцать с лишним лет после премьеры, он таковым тоже не кажется.
Однако это не означает, что перед нами - полный провал. Фильм сделан старательно и дотошно, с редкой для закатного советского кино способностью восстанавливать атмосферу ушедшей эпохи (более поздней "Матери" Панфилова это, например, не удалось: следы декорировок торчат тут и там); привлечение словаков (обычно партнёром СССР в копродукции выступали пражане) оказалось чрезвычайно уместным; операторская работа, исключая злоупотребление трансфокатором, более чем на уровне; массовки многочисленны и не производят скорбного впечатления...
Но, при всех своих регалиях, картина Герасимова отличается откровенной скукой, в которой нет даже вызывающей протест и потому соучастие назидательности, причем особенно не повезло в этом отношении первой серии "Бессонница"; вторая, "Уход", носящая откровенно репортажный характер, на удивление, смотрится гораздо динамичнее.
С чем это связано? Естественно, со сценарием, который был написан самим Герасимовым, однако имя автора тут никакой роли не играет, поскольку любой, приступающей к этой теме, был бы скован серьёзными цензурными ограничениями, когда надо рассказывать о драме последнего периода жизни Толстого так, что бы как можно меньше предъявлять публике подлинных деталей.
Главный вопрос (почему Толстой ушел?) Герасимов не раскрыл и не мог раскрыть, ведь, в противном случае, ему пришлось бы рисовать малоприятную для потомков великого старца и его поклонников картину того ада, в который превратилась жизнь писателя накануне бегства.
Драма Толстого потому и состоялась, что накал противостояния внутри семьи был действительно запредельный, причём своя правда была у каждой из сторон. И сам Лев Николаевич, который наконец-то решился привести свой образ жизни в соответствие со своим учением, и его жена и дети, которых лишали принадлежащего им по закону, честно приобретённого, не украденного имущества, должны были сойтись в жестокой и скандальной схватке «за бабки».
Именно эту многолетнюю тяжбу и следовало выводить на экран, когда с одной стороны – выживающий из ума старик, одной ногой стоящий в могиле, на которого накатила вздорная блажь – на радость окружившим его дельцам отказаться от прав на свои произведения; с другой стороны – с трудом сводящая концы с концами семья, когда авторские отчисления за книги – это единственные средства, позволяющие не пойти по миру медленно разоряющемуся дворянскому роду, который вот-вот сметёт приближающаяся Революция...
У Герасимова, разумеется, ничего подобного нет. Имущественная сторона подается впроброс, вторым планом; основные причины толстовских метаний лежат в умственно-моральной сфере: писателя не понимают, он, со своими идеями, со своей тяжеловесностью, упёртостью, кажется лишним в этой усадьбе, но не более того – что-то вроде дальнего родственника, который загостился и надоел, но выгонять неудобно.
Соответственно, и вся линия с завещанием (конспиративное его изменение; утаивание от близких) идет пунктиром, потому, когда Толстой, обнаружив, что Софья Андреевна (вот негодная баба – посмела поинтересоваться, как её муж распорядился наследством) в ночи шарит по ящикам с бумагами, срывается из дома, не сказав никому из близких ни слова, этот его решительный уход получается совершенно не мотивированным: Софья Андреевна, возможно, погорячилась, но валить с концами из-за этого - перебор.
Впрочем, как уже говорилось, дальше начинается едва ли не в режиме реального времени репортаж толстовской одиссеи от Ясной поляны до станции Астапово, который, если исключить долгие беседы о смысле жизни со случайными вагонными попутчиками, оказывается весьма и весьма любопытным.
Здесь – всё плотно, логично, последовательно. Герасимову нет нужды уклоняться на вставные эпизоды, скрывающие событийную пустоту (когда правду показывать нельзя, а тема с отчуждением Толстого от мира высшего света уже отыграна), отсылающие к визиту Дранкова или использованию фонографа, потому действие, уже однажды разыгранное в 1910 году, идёт само собой, чтобы, добравшись до финала, скорректировать начальное впечатление от фильма: гораздо лучше, чем ожидалось.
Да, Герасимов не оказался конгениален своему герою. Впрочем, в оправдание автору, следует сказать, что и сам Толстой вряд ли бы смог сделать больше, очутись он в таких же цензурных тисках, как Герасимов, – представьте, например, что стало бы с «Анной Карениной», если из неё выкинуть всю любовную историю и оставить только сливающегося с крестьянской средой Левина.
То-то и оно...
