в социальных сетях, СМИ и книгопечатании, полагая, что, во-первых, взрослый человек должен сам для себя решать, что есть истина, во-вторых, что наше дело правое и, значит, в итоге победа будет за нами, этой весной столкнулся с поразившим меня случаем.
В середине марта отмечалась вторая годовщина воссоединения Крыма с Россией. Наша сторона встретила эту дату довольно спокойно: всё было уже сказано, слава Богу, что полуостров вернулся домой, жизнь продолжается. Иное было в лагере проигравших: постоянные, непрекращающиеся излияния, исповеди, переживания, слёзы и сопли, «Помним, скорбим, вернёмся».
Поначалу я не обращал внимания, но когда соотношение стало примерно 1:9 не в нашу пользу, когда на меня по несколько раз в день стала наваливаться чужая точка зрения, выраженная в предельно эмоциональной манере, то внезапно, не без страха, я обнаружил, что моя ватническая и крымнашистская убеждённость принялась сбоить.
«Нет, всё, конечно, сделано правильно… Но они так переживают… Может, зря мы из обидели два года назад… Может, надо как-то загладить свою вину, помириться там как-то, а то и [horribile dictu]», – зашевелились вдруг сомнения.
По счастью, вражеский накат был недолгим, годовщина прошла, беженцы отрыдали и переключились на другие сюжеты, моё патриотическое равновесие восстановилось, но зарубка осталась.
Т.е. если можно так колебать индивидуальные настроения только из-за подбора контента во френд-ленте, которая составляется личным произволом и потому может редактироваться в любую секунду, то что будет, если информационный пресс примет иной – более массированный, а главное неотключаемый – характер?
Словом, в ситуациях чрезвычайных без цензуры не обойтись – во имя прежде всего душевного спокойствия и государственных интересов.
