Проблемой русского человека является его природный гуманизм и наивное стремление примириться с вековечным врагом – исходя из собственных соображений и не желая знать, что на самом деле испытывает его контрагент.
Одним из самых впечатляющих примеров такого недальновидного поведения является замечательный роман Михаила Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», посвящённый, как нетрудно догадаться, Первой Смуте и её трудному одолению.
Кто выступает в книге в качества антагонистов главного героя – и всей земли Русской? Поляки, наводнившие оставшуюся без законной власти страну, захватившие столицу, осаждающие духовные святыни, грабящие города и веси и вообще намеревающиеся включить ставшие вдруг ничьими территории в состав Речи Посполитой, навязав русским в суверены не обещающего принять православие королевича Владислава, но упёртого католика короля Сигизмунда.
Иначе говоря, польская интервенция – это, пожалуй, самое страшное, что случалось с Россией на протяжении всей её письменной истории, ибо никакие прежние агрессоры, от хазар до крымчаков, не намеревались так резко и беспощадно сломать сам корень народа русского, народа православного.
Однако, при всём при этом, поляки у Загоскина, которым доводится совершать разного рода злодеяния, не выглядят как отвратительное сборище убийц, насильников и уродов, с которыми не следует переговариваться, но уничтожать – как бешеных собак, всех до единого.
За исключением одного нарочито карикатурного персонажа (хвастливого и глупого пана Копычиниского), остальные ляхи – народ достойный, смелый, доблестный, искусный в ратном деле и даже вполне благородный.
Поляков, как их рисует Загоскин, можно и нужно уважать, поскольку они не только отчаянно и крепко бьются, не страшась смерти в далёкой и чужой стране, но и, когда стихают выстрелы, ведут себя согласно принятому в ту эпоху кодексу чести.
Загоскин поляков уважает и отчасти, сознавая всё то зло, что они причинили несчастной России, ими любуется. Самые же отвратительные персонажи книги – это, как уже было сказано, не ляхи и даже не перешедшие к ним в услужение отдельные коллаборационисты, мечтающие возвыситься в новой триединой Речи Посполитой, но одна из фракций Второго ополчения, а именно – казаки под водительством князя Трубецкого.
Вот эта публика и есть самые натуральные мерзавцы, которых необходимо вешать безо всякого рассуждения – за одну только принадлежность к казачьему племени. Лишённые дисциплины, равнодушные к судьбе Отчизны, помышляющие об одной только наживе, ленивые, трусливые, лживые, дерзкие и своевольные.
Казакам ненавидят пришедших из Нижнего Новгорода с князем Пожарским ратников и потому не спешат им на помощь, когда гетман Ходкевич предпринимает прорыв к Кремлю. Никакие соображения на них не действуют, и лишь соблазн богатого польского обоза заставляет казаков ввязаться в сражение.
Не менее отвратительны казаки и после победы над ляхами. Не признавая над собой никакого начальства, они торопятся грабить москвичей, которых только что освободили от польской оккупации. И Пожарский с Мининым бессильны, по причине слабости государственной власти, им чем-то в этот момент помешать: начинать гражданскую войну на радость Сигизмунду нельзя, приходится терпеть – до времени.
Но это ещё не венец мерзости. По соглашению с осаждённым в Кремле польским гарнизоном, сдавшимся 26 октября 1612 была предоставлена жизнь. Те, кто вышел к отрядам Пожарского, попали в плен, остальные были перебиты казаками, для которых не существовало никаких договорённостей.
«И с этим отребьем Второму ополчению приходилось иметь дело! – должен был констатировать читатель. – Как жаль, что столь достойные люди оказались по разную сторону баррикад, вынужденные истреблять друг друга вместо того, чтобы вместе идти к одной цели».
Загоскин чувствует это читательское настроение и в уста главного героя вкладывает не слишком искусное, но, на тот момент, вполне сбывшееся пророчество: «Придёт время, вспомнят и они, что в их жилах течёт кровь наших предков славян; быть может, внуки наши обнимут поляков, как родных братьев, и два сильнейших поколения древних владык севера сольются в один великий и непобедимый народ».
В 1829 году, когда «Юрий Милославский» вышел из печати, казалось, что именно так оно и получилось. После столетий вражды и войн, после растянувшегося на десятилетия поглощения Польши Россией, когда движение на запад вдруг останавливалось и погибшая было польская государственность возрождалась, когда польские солдаты, как и двести лет назад, вновь вступали в Москву, всё разрешилось неожиданным и счастливым образом.
Польша – часть Российской Империи, но часть особая, автономная, самоуправляющаяся. У неё есть собственная конституция, вполне современная, парламент, войско. Во главе её стоит пропольски настроенный брат царя, женатый на польской графине. Даже польские ордена сохранены и употребляются для отличения подданных Царства Польского.
На горизонте польско-русских отношений ни облачка, исключая уверенность поляков, что новый император не слишком их любит. Будущее очевидно и прекрасно: два сильнейших поколения непременно сольются в один народ, сделав Россию поистине непобедимой, подкрепив русское упорство польской отвагой.
А это значит, что не стоит задирать поляков, вспоминая мрачные страницы общей истории, надо уважать их чувства, говоря об эпохе Смуты – так, как до недавнего времени в нынешней Российской Федерации было принято уважать чувства украинцев, которые совсем не латентные бандеровцы, но жестоко пострадавшие от двух империй братья.
И Загоскин не задирает поляков, создавая если не одический их портрет, то вполне комплиментарный: вряд ли по ту сторону Буга русских рисовали аналогичным образом, отыскивая в них симпатичные черты и пропуская неизбежные для всякой действующей армии насилия и реквизиции.
Но прошёл всего год, и вся политика умиротворения поляков средствами искусства пошла, как и было ясно с самого начала всякому непредвзятому наблюдателю, прахом. Самый привилегированный «барак» Российской Империи, стоило на западе Европы разгореться революционному пламени, восстал – вопреки всем щедрым подачкам из Петербурга.
Ничего не помогло: стремление возродить собственную независимую державу оказалось сильнее соображений выгоды или осторожности. Впрочем, тумаки и шишки, которые достались восставшим, это – уже сугубо польские проблемы. Нас в данном случае интересует только слепота русской власти, искренне полагавшей, что поляки, если с ними будешь по-человечески, ответят тем же.
Не ответят. Украинцев это тоже касается.
P.S. Любопытный парафраз реплики Милославского («…два сильнейших поколения древних владык севера сольются в один великий и непобедимый народ») обнаруживается в пушкинском «Клеветникам России»: «Кто устоит в неравном споре: кичливый лях, иль верный росс? Славянские ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет?..»
О том, что это не случайное совпадение, свидетельствует знакомство Пушкина с романом Загоскина: письмо автору от 11 января 1830 года («Поздравляю Вас с успехом полным и заслуженным, а публику с одним из лучших романов нынешней эпохи»), за десять месяцев до польского мятежа.
