посвящённую фундаментальной философии. Тема: понятия «абстрагирование» и «материя», но впечатление, естественно, шире, чем разбор этих вопросов.
Крылов – совершенно поразительный лектор. Предлагаемый к обсуждению материал (помимо собственно специфики курса – сугубая и трегубая метафизика) мило и непринуждённо вскрывает слушателю мозг, заставляя, к финалу повествования, чувствовать себя вымотанным не только умственно, но и физически.
Представлять тот мир, который, по Витгенштейну, не имеет даже цвета, – мука мученическая, ибо сознанию буквально не за что зацепиться: все привычные образы разлетаются, оставляя невыразимое копошащееся нечто, уловление которого сродни подъёму тяжестей на далёкий верх.
Но Крылов, действуя в таких условиях, умудряется, во-первых, избежать соблазна исполнять роль многомудрого теоретика, который погряз в любимом жаргоне и не способен выбраться из своей персональной пещеры к рядовому обывателю, во-вторых, найти такие слова и примеры, которые позволяют максимальным образом опростить нарратив, когда у аудитории сохраняется шанс уловить, о чём же, в конце концов, идёт речь.
Кстати, о примерах. Отдельное удовольствие наблюдать, как работает ассоциативная машина крыловского сознания, вытаскивая, звено за звеном, интереснейшие казусы, хранящиеся в безразмерной кладовой эрудиции Константина Анатольевича. Воистину, «это просто праздник какой-то».
Второй праздник, который доставляет Крылов своим слушателям, это, безусловно, мощное интеллектуальное встряхивания, когда, спустя примерно полчаса, обнаруживаешь, как твои когнитивные способности, давно и прочно заржавленные мутным потоком повседневной рутины, оживают, скрежеща и царапаясь, чтобы начать двигаться вслед за мыслью лектора.
Крылова, естественно, не догнать, но само пробуждение от догматического кантовского сна, само ощущение возрождения к подлинной реальности, само прозрение того, что за привычным есть некое иное – подлинное бытие, которое постигается усилием твоего индивидуального ума, дорогого стоит.
О хорошем закончили, теперь о грустном. Личное общение, пусть и в форме лекции, с Константином Анатольевичем оставляет горькое и категорическое убеждение в трагичности его судьбы.
Грубо говоря, Крылов был, есть и навсегда будет изгоем, которого терпеливо и надёжно победительные хозяева дискурса загоняют в маргиналию так, что вместо восьми сотен слушателей, на которые, по самому минимуму, должен рассчитывать мыслитель такого уровня, в комнатке собираются всего восемь, даже не двенадцать.
Крылов, если говорить о главной черте его личности, не анархичен даже, он органически перпендикулярен. Вольное, последовательное, систематическое мышление, построенное на прочном аристотелевском фундаменте, естественным образом выталкивает его в оппозицию, причём оппозицию не политическую (тут можно, при желании, мимикрировать), но онтологическую.
Навязываемые – через официальные каналы – идеологемы просто оскорбляют человеческий разум, и Крылов, раз избравший стезю чистого и честного созерцания сущностей, принять этого не может. Здесь, к сожалению для Константина Анатольевича, не будет компромисса: хозяева дискурса понимают, что Крылов – их подлинный и настоящий враг, потому что всё про них знает, более того, он, что немногим дано, знает, как должно. И это знание – непрощаемо.
Именно поэтому лекция об абстрагировании и материи в какой-то момент начинает восприниматься как невероятная, радикальная, опаснейшая крамола, которую, к счастью, нельзя квалифицировать в прокурорских терминах.
Мы говорим о том, что материя – это сгущённое равнодушие (не спрашивайте, что это такое: Крылов и Аристотель разъяснят), но на самом деле, даже оставаясь в этой предельном модусе генерализации, мы постигаем, что есть свободное мышление, тем самым подрывая устои и возвращая философии её первоначальное назначение – открывание бытия.
