Российское кино смело вторгается на прежде малоосвоенные территории, отваживаясь снимать собственно пеплумы, где, в отличие от экранизаций «Мастера и Маргариты», происходящее в Иудее – это основное блюдо, а не нагрузка к волнующей любовной истории в советской Москве.
Пока результат не слишком вдохновляющий, но, как говорится, лиха беда начала, ибо с первым вызовом, который обязателен для любого работающего в столь непростом жанре, создатели «Вараввы» справились.
Фильм не производит впечатление сделанного на коленке, когда бедность картинки и лень художников не скрыть никакими ухищрениями. Да, перед нами Иерусалим начала христианской эры. Его, конечно, можно было развернуть масштабнее – с тысячными толпами и долгими процессиями, с нескончаемыми манипулами и экзотическими животными, с ещё не разрушенным Вторым храмом и прочими архитектурными свершениями Ирода Великого, но и тех фрагментов, что были показаны, хватает, чтобы погрузиться в обстановку.
Со вторым вызовом тоже всё в порядке. Помимо следования канонической версии событий, изложенных в соответствующей литературе, есть и очень любопытная отсебятина, придающая «Варавве» оригинальность и заставляющая посмотреть на эту работу с уважением: люди не просто слепо шли за Евангелием, но вносили своё, пытаясь сделать более ясными тем давние события.
Появление волхва Мельхиора, который не пропал сразу после поклонения младенцу Христу, но остался в Иерусалиме на годы; интриги сластолюбца и лиходея Каиафы; семейство Искаритов из, как принято говорить сейчас, среднего класса; бурное прошлое Вараввы, который ничуть не душегуб, но романтическая и привлекательная личность, – всё это зримо работает на результат.
Однако, чтобы фильм сложился, необходимо было справиться с последним вызовом – придумать затягивающий, волнующий, вдохновляющий сюжет. А вот с этим возникли серьёзные проблемы. Пока фабула движется близко к исходнику, всё здорово: «величайшая из рассказанных историй», как некогда было отрекомендована земная жизнь Христа, не может оставить равнодушным – встречайся ты с ней в первый раз или в сотый.
Но стоит авторам оторваться от евангельских стихов и уйти в самостоятельное плавание, картина принимается буксовать, пока не глохнет окончательно, отчего затянутый финал (сцена, ещё сцена, ещё сцена, когда давно всё ясно и ничего нового в фабульном смысле уже не будет) смазывает остатки доброго впечатления от поначалу очень крепкого фильма.
С чем это связано? С тем, что авторы не слишком понимают, кто такой Варавва и зачем он нужен им и, соответственно, зрителю. «А давайте посмотрим на эту историю с точки зрения спасённого иудеями разбойника?» – раздаётся вдруг в воздухе. «Давайте… Мы снимем фильм про Варавву!»
Но дальше этого оригинального подхода ничего нет, поскольку у кинематографического Вараввы, как выясняется, напрочь отсутствует содержание.
Можно снять фильм про Апостола Петра, который однажды – в один лишь вечер – проявил слабость, простую человеческую слабость, но потом – до самой мученической кончины в Риме – делал всё, чтобы эту слабость, этот вечер искупить.
Можно снять фильм про некоего Савла, который был самым яростным гонителем Христа, никакой Диоклетиан не сравнился бы с ним по страстной ненависти, но, встретив Господа, уверовал и превратился в Апостола Павла.
У кинематографического Вараввы, к сожалению, в биографии никаких сходных прорывов нет. Да, ему неловко, что, вместо него, казнили невиновного. Да, он, после освобождения, не бросается в разгул, но отправляется на Голгофу. Да, его гложут сомнения, томления, неясности, которые он, наконец, преодолевает, чтобы обратиться в истинную веру.
Но весь этот путь обретения веры показан настолько нудно, настолько муторно, настолько наиграно, что не слишком ясно, зачем вообще затеивался весь этот сюжет с обращением Вараввы, которое абсолютно меркнет на фоне настоящего чуда, главного события человеческой истории – Воскрешения.
Для Вараввы, так уж у авторов получилось, не стоит вопрос о спасении его бессмертной души. Он, в общем, неплохо существует и в рамках языческого общества, а все его терзания происходят не от глубокой духовной потребности обрести истину, но потому что так распорядились создатели картины.
Христос, как это ни кощунственно звучит, вот этому конкретному Варавве, неврастенику и ипохондрику, по большому счёту, не нужен. Варавву просто затянуло случайно в эту кутерьму, вот он и мечется, вместо того чтобы, как очень разумно советует ему Мельхиор, отправиться в Рим заниматься финансовыми операциями.
И зритель чувствует эту фальшь, и оттого скучает и зевает, торопясь сбежать с сеанса, хотя должен был бы, затаив дыхание, желать, чтобы Варавва скорее уверовал, ибо «веруя в Сына Божьего, имеете жизнь вечную».
Впрочем, учитывая, что фильм снимался очень долго, спишем явную неудачу именно на это: замысел был прекрасен, просто роды чересчур затянулись.
