Наверное, нападки на Бориса Волчека и его команду не совсем справедливы, ибо, апеллируя к идеальному сложению сюжета, не учитывают той реальной ситуации, в которой пришлось действовать авторам фильма.
Проще говоря, Волчек, при всём желании, не мог развернуться по-настоящему, ибо был вынужден учитывать требования советской цензуры, которая вымарывала целые области гражданского воинского бытия.
Дурное влияние этой цензуры особенно становится заметным, стоит нам сравнить КСЩ с американскими фильмами на схожую тематику того же периода. Нельзя сказать, чтобы они получались безупречными, но в отношении архитектоники имели значительное преимущество перед советскими, что не могло не сказываться на конечном результате.
В чём заключалось это преимущество? В том, что в американском кинематографе было вполне допустимо показывать конфликт между капитаном корабля со своими подчинёнными. Потому коллизия шкипера и старшего помощника для таких фильмов естественна и типична.
Капитан не выносит старпома, старпом не выносит капитана, они собачатся весь метраж, но к концу фильма преодолевают разногласия и превращаются в лучших друзей. Банально? Более чем, но какой это даёт эффект?
Грамотно перемежая эпизоды, американские авторы, во-первых, более свободно располагают визуальный материал, во-вторых, постоянно поддерживают зрительскую вовлечённость – через смену картинок.
Немного повоевали. Немного поругались. Потом снова немного повоевали. Потом снова немного поругались. Затем опять повоевали и опять поругались. Наконец все вражеские корабли потоплены, все недоразумения рассеяны. Победа и примирение.
У Волчека, даже если бы он захотел устроить такой бутерброд, ничего бы не вышло, ибо показывать разборки командира лодки со своим первым замом категорически нельзя: в Советских Вооружённых силах такого быть просто не может – образцовая воинская и партийная дисциплина.
Вследствие чего Волчеку, характеризуя отношения капитана Строгова и политрука Шеркинса, единственное что остаётся, это вставлять сцены потрясающие по своему накалу и драматичности: «Прав ли я, комиссар?», «Да, командир, абсолютно прав!»
Поскольку межличностные взаимоотношения находятся на уровне плаката в красном уголке, выпадающий драйв приходится компенсировать наращиванием батальных сцен, которых оказывается избыточное количество.
К чему это приводит? К девальвации происходящего и, как следствие, к обесцениванию подвига: если одной подводной лодке получается с такой лёгкостью громить немецкие эскадры, то чем наш ВМФ занимался все четыре года?
Девальвация же, к сожалению, неизбежна: простое повторение удачной атаки невозможно, необходимо повышать градус, всё более и более увеличивая наносимый супостату ущерб – иначе зритель почувствует себя разочарованным и будет прав.
Разумеется, всего этого можно было бы избежать, воспользуйся Волчек американскими лекалами, но кто бы ему в начале 70-х такое позволил…