режиссёра Ричарда Лестера считается, и совершенно справедливо, провальным, однако знакомство с ним может быть полезным, ибо оно позволяет расставить точки над «i» в вопросе о том, должен ли быть художник политически ангажированным или, напротив, равноудалённым от забот и страстей.
«Куба» сделана человеком, который относится ко второй категории, и именно это обстоятельство предопределило печальную судьбу картины; слабый сценарий тоже сыграл свою роль, но, учитывая актёрский состав и знойные локации, не основную.
Лестер, англосакс, рассказывающий историю о креолах, решил поставить себя над схваткой, сознательно избегая демонстрировать свои симпатии и поддержку. Лестер вроде бы находится на Кубе конца 1958, когда режим Батисты вот-вот падёт под ударами революционных войск, ведомых темпераментным Кастро, но делает всё, чтобы никоим образом не ассоциироваться с происходящим.
Грубо говоря, он – единственный, кто в белом фраке, на этом вымазанной кровью и дерьмом арене, в которую превратился некогда прекрасный остров. Действующее правительство – коррумпированное, неэффективное, жестокое, проигрывающее войну каким-то бородачам – отвратительно, не заслуживает сочувствия и рано или поздно должно рухнуть.
Закономерная гибель его не вызывает у зрителя никакого возражения: действительно, генералы, озабоченные сбором денег за парковку что твой Ликсутов, хотя кубинцы куда человечнее московского чиновничества из Департамента транспорта, в тот момент, когда враг буквально у ворот Гаваны, обречены.
Потому естественно в таком случае болеть за их супротивников – не жалеющих свои и чужие жизни повстанцев, которые, по крайней мере, чисты и не алчны. Однако у Лестера и для них не находится доброго слова: барбудос дебиловаты, комичны, попросту ничтожны.
Это, впрочем, ещё не преступление: Лестер имеет полное право презирать революционеров и отрицать за ними право на власть и социальную инженерию, – но уже ошибка: продемонстрировав ничтожность протагонистов и антагонистов, режиссёр обессмысливает собственную работу.
Ведь если у нас с обеих сторон действуют образцовые придурки и негодяи, которых совершенно не жалко, пусть убивают друг друга сколько душе угодно, то какой смысл для зрителя вообще погружаться в происходящее?
Зритель должен, повинуясь воле режиссёра, даже если он прежде придерживался иных взглядов, поддерживать и переживать за того, кто назначен главным героем, и свидетельством особого мастерства станет, если красная аудитория будет, например, болеть за рушащее президентство Батисты, а аудитория консервативная – поверит на мгновение в благотворность левого переворота.
Однако ничего такого не происходит, а мечущиеся по экрану недотыкомки только усиливают недоумение: «Зачем мне всё это видеть?», ибо, чтобы презирать действующих лиц кубинской свары, мне не надо даже знакомиться с картиной.
Лестер эту свою слабость чувствует, потому на первый план выдвигает любовную коллизию: встретившиеся после пятнадцати лет разлуки британский майор и соблазнительная Александра-Алехандра обнаруживают, что восхитительная ночь – это ещё не повод, чтобы переменить налаженный уклад, любовники приходят и уходят, а пищевой концерн с миллионными оборотами – это до самой старости.
Коллизия – глубокая и любопытная сама по себе, ибо оркеструет вечную тему «Чувства и рассудительность», но для её развёртывания совершенно не надо устраивать весь этот тарарам на острове Свободы, мужская наивность может споткнуться о женскую скаредность где угодно – в тех же континентальных США.
Потому, подводя итоги после того, как пошли финальные титры, ты, будучи режиссёром, можешь занимать любую позицию: защищать развращённых министров Старого режима, ибо то, что придёт ему на смену в виде авторитаризма бедных и честных ещё хуже, радоваться уничтожению буржуазного порядка, ибо эту скверну, учитывая латиноамериканскую специфику, никак иначе не одолеть, какую демократию ни строй – всё равно получится хунта.
Единственное, чего нельзя, – скрывать своё авторское отношение, отговариваясь брезгливым: «Игра была равна». В кинематографе, к сожалению, нет равной игры, доказано Ричардом Лестером.
