знакомясь с историей создания сценария Козинцева и Трауберга «Карл Маркс», наткнулся на одно из замечаний главного заказчика секретаря ЦК ВКП(б) А.А. Жданова («Вы хотите показать Маркса-человека, а нам нужен фильм о Марксе-вожде»), решил, что Андрей Александрович ляпнул глупость, попросту, как и положено административным головотяпам, не разобравшись в тексте.
Однако, по мере чтения самого сценария, сомнения в компетентности Жданова начали рассеиваться сами собой. Поначалу ничего не предвещало этого перехода на сторону большевистского бонзы.
Первая серия, названная «Революция», была, по существу прологом, показывая биографию Маркса с 1836 по 1849 год – вплоть до отъезда в Лондон и погружения в тамошнюю жизнь. Поскольку перед нами было, как это нетрудно понять, всего лишь предисловие, подготовка, предуведомление к главному делу Маркса, никаких вопросов эти шесть эпизодов или глав не вызывали.
И юношеская любовь к Женни фон Вестфален, и редакторство в Кёльне, и манчестерские похождения Энгельса, и рождение лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», и эмигрантские препирательства с зарвавшимся Вейтлингом, и закрытие «Новой Рейнской газеты» под грохот орудийной стрельбы – всё было ярко, эффектно и по делу: перед нами, раскрываясь в разных аспектах, проходило становление личности и характера Маркса, которому было предназначено свершить нечто поистине судьбоносное для всего человечества, что ставило уроженца Трира неизмеримо выше уроженца Вифлеема.
Но вот первую серию сменяет вторая – «Учение», в которой мы всё это должны и увидеть. Однако из четырёх эпизодов собственно выдающуюся роль Маркса, его всемирноисторическое значение пытается раскрыть только один – Девятый.
Седьмой и Восьмой, написанные с огромным чувством, посвящены тому, как Маркс, сражаясь с денежными затруднениями, болезнью близких, смертью сына, отчаянием и усталостью, поддерживаемый семьёй и Энгельсом приступает к созданию главного своего произведения – «Капитала».
Козинцев и Трауберг, сами художники, чувствует в Марксе своего товарища по цеху, своего брата по ремеслу, и потому, вместо политического акцентирования, превращают фильм де-факто в повествование о художнике, в своего рода коммунистическое «Восемь с половиной».
Это обстоятельство могло бы укрыться от взора заказчика, если бы в последних эпизодах сценаристам удалось развернуть Маркса в признанного вождя мирового пролетариата – пусть и с существенными погрешностями против исторических фактов.
Но, к сожалению для судьбы картины, Девятый эпизод дела не поправил. Маркс в нём не лидер и не главарь, но всего один из нескольких высших функционеров создаваемого Международного товарищества рабочих, признанный, уважаемый, любимый – и только.
Вот если бы Маркс на том собрании 28 сентября 1864 года, вместо того, чтобы отсиживаться у эстрады, как это было на самом деле, отшвыривая ораторов, собравшихся обсуждать польские дела, прорвался на трибуну и лично провозгласил образование здесь и сейчас первой пролетарской партии планетарного масштаба, но – увы…
Второе вмешательство Маркса в реальную политику – это его речь в доках перед бежавшими после разгрома Парижской коммуны революционерами, речь горячая и вдохновенная, но, к сожалению, произнесённая уже после событий, когда, вместо прямого руководства первым антибуржуазным государством непосредственно из Лондона, оставалось лишь подводить итоги и констатировать уроки.
Соответственно, даже фантастическая по придумке и накалу сцена из Десятого эпизода, когда Маркс, к которому в его последний день пришли домой все пролетарии мира, которых он некогда встречал, говорит с удивлением коммунару: «Я знаю, что ты пал в сражении, ты же мёртв, Жан Лушар». «И Вы тоже, папаша Маркс…», и читателю трудно сдержать эмоции, прощаясь со своим героем, – не отменяет ждановского приговора.
Это действительно фильм о человеке, а потому дальнейшие перипетии картины ничуть не удивительны. В сентябре 1940 сценарий потребовали кардинально переделать. Судя по опубликованным замечаниям, его пришлось бы переписывать едва ли не полностью заново, даже если отвлечься от требования дать картину о вожде.
Пока шло исправление, наступила весна 1941. Сталин, не желая дразнить Гитлера созданием монументального полотна о первом немецком коммунисте, дал указание прекратить работу. Впрочем, если бы она даже продолжалась, понятно, что после 22 июня съёмки на «Ленфильме» остановились бы и без санкции из Москвы.
Можно, конечно, помечтать, что было бы, если бы Жданов оказался менее щепетильным, а война не стояла бы на пороге. Тогда, скорее всего, к двадцатипятилетию Октябрьской революции на экраны страны вышел бы двухсерийный «Карл Маркс», который тут же бы вошёл в золотой фонд и советской кинематографии, и биографических фильмов, уверенно конкурируя с «Трилогией о Максиме».
Но шанс был упущен и упущен безвозвратно: этот фильм, патетический, искренний, исполненный энтузиазма и искренней веры, уязвимый в своей наивности мог появиться только в начале 1940-х. И потому, что имитировать этот порыв было нельзя: фальшь считывалась бы мгновенно, и потому, что архаическая манера создавала впечатление подсмотренности: снято, как при жизни Маркса.
Трауберг спустя двадцать лет попытался реанимировать замысел в одиночку – уже без Козинцева, что вызвало неприятное столкновение между авторами, выяснявшими, у кого больше прав на сценарий – у скриптора или у креатора, но, по счастью, у него ничего не вышло.
Сделанный в цвете, широкоэкранный «Маркс», из которого, по соображениям корректности («Сейчас так не принято восторгаться основоположниками») были бы изгнаны самые пафосные места, оказался бы прилизанным, умеренным и предательски филистерским. Мавр его вряд ли бы одобрил.
Стоит, впрочем, отметить, что эта неудачная попытка экранизации биографии Маркса сыграла свою роль почти сорок лет спустя. Когда во второй половине 70-х готовился сериал Льва Кулиджанова, его создатели благоразумно остановили свой рассказ, начинающий тоже в 1836 – с приезда главного героя на каникулы в Трир, на 1848 – на выходе «Коммунистического манифеста».
Мы показываем молодые годы гения, который уже гений, только этого ещё не знает, но главные его свершения нам адекватно показать невозможно: любые изобразительные средства тут бессильны, а потому мы оставляем фантазии зрителей продолжить повествование.
Разумеется, это было отчасти бегством с поля боя, но, учитывая, что в сравнении с Лениным, за которым был захват и удержание власти, Маркс оказывался лишь пророком и теоретиком, за которым стояла одна только книга, такая осторожность была оправданна.
P.S. Козинцев и Трауберг, решая свои конкретные задачи, сумели заодно преподать урок всем начинающим сценаристам. Урок не сложный, состоящий из одной буквально пропозиции. Писать историю следует только, если ты, во-первых, всё знаешь о своём герое, во-вторых, если ты его бесконечно любишь.
В таком случае у тебя получается такой шедевр, как «Карл Маркс», которому не страшны ни восемьдесят лет дистанции, ни политическая предубеждённость, ни, как в моём случае, немецкий язык (книга вышла в Германии).
