круглая годовщина Декабристского путча сопровождалась, как и положено в таких случаях, дискуссиями о том, что было бы, коли мятежникам получилось бы захватить власть, и, соответственно, о том, какую Россию мы потеряли.
По поводу России (якобинской диктатуры с пугачёвским оттёнком или счастливой предтечи нынешнего ЕС) можно спорить, но вот с первым вопросом никакой неясности нет, поскольку ни малейшего шанса у мятежников стать настоящей властью не было.
И действительно, представим – с содроганием и ужасом, – что 14 декабря 1825 года правительственные войска дрогнули бы, отряды мятежников захватили Зимний дворец, министерства и Петропавловскую крепость, Николай Первый попал в плен.
Даже это крайне печальное обстоятельство в положении Николая ничего не меняет: он как был Императором Всероссийским, коему принадлежит вся полнота государственной власти, так им и остался.
Следовательно, чтобы его этой власти лишить, надо либо добиться от него отречения, либо его убить. Возиться с отречением – история долгая, а новый революционный режим необходимо утвердить прямо сейчас, потому Николая тут же, по горячим следам, лишают жизни.
Этот прогноз – не поздняя страшилка; декабристы рассматривали такой вариант, более того, имели специального человека (Петра Каховского), готового к отчаянному делу и – последующему добровольному изгнанию, чтобы не бросать тень на организаторов.
Однако убийство Николая – это, к сожалению для мятежников, не решение проблемы, а только её откладывание, потому что в России действовал принятый Павлом Первым закон о престолонаследии, где было подробно прописано замещение вакантной должности.
После Николая императором становился его семилетний сын Александр, и, значит, вожделенная власть опять ускользала от декабристов. Потому – вслед за отцом – необходимо было расправиться и с сыном.
Нет сомнений, что мятежники решились бы и на это: после первого цареубийства дороги назад не было; но трудность их положения заключалась в том, что даже детоубийство, после которого всякий честный человек был обязан не щадя живота бороться со злодеями, взявшими в заложники Петербург, не означало окончательной легитимации их режима.
Вслед за цесаревичем Александром, избежавшим казни от рук революционеров в 1825, но не в 1881, на российский престол вступал родной его дядя – великий князь Михаил Павлович. И если до цесаревича дотянуться было просто, то Михаил Павлович, находившийся в те дни, если не изменяет память, в Пскове, был для декабристов недосягаем.
Далее всё представляется прозрачно. Россия, потрясённая жестокой гибелью отца и сына, благословляет Михаила (очевидная перекличка с родоначальником династии царём Михаил Фёдоровичем) на искоренение новой смуты.
Очевидно, что это будет нелегко: сбор ополчения (Третьего – если продолжать аналогию с событиями двухсотлетней давности), поход на столицу, где вовсю свирепствует декабристский террор, разгром мятежа в Петербурге, подавление волнения на окраинах…
Однако финал неизбежен: к лету 1826 года от декабристской заразы в России не останется и следа; самые ушлые мятежники, с награбленными за месяцы террора ценностями, уйдут в эмиграцию (лондонскую – куда же ещё: в легитимистской Франции их не ждут); остальных – перебьют, причём до всякого суда – кровь царственного мученика Александра взывает к отмщению.
Созданный Павлом Первым механизм, который включает не только законодательные, но и вполне витальные акты, настолько совершенен, что он сумеет справиться даже с таким форс-мажором, как внезапная гибель Михаила Павловича.
В Варшаве есть ещё один брат – старший Константин, который не имеет прав на престол, поскольку состоит в морганатическом браке, но, в случае исчезновения прямых наследников, автоматически превращается в местоблюстителя императорского трона, судьба которого, в таком случае, будет решена, как и 200 лет назад, на Земском соборе, который будет созван после освобождения столицы.
Так бесславно завершится декабристский мятеж, который не следует уподоблять Февральской революции по разным причинам, в том числе и потому, что, в отличие от ситуации 1825 года, когда династия Романовых оставалась единственным законным хозяином Земли Русской, в марте 1917 состоялся (пусть и не без юридических коллизий) тотальный отказ от престола.
Сначала Николай Второй отрёкся за себя и за цесаревича Алексея в пользу брата Михаила, а уже потом Михаил отрёкся (де-факто за всю династию) в пользу Учредительного собрания. Именно этот нормативный переход позволил сохранить спокойствие армии и отложить Гражданскую войну, в её хардовой версии, до Октябрьского переворота.
В 1825 году мятежники ни о чём подобном не могли и мечтать. И потому все разговоры о том, что они-де не хотели брать всю полноту власти, но собирались привлечь к управлению государством передовых сановников – вроде Сперанского, который, разумеется, тут же бы стал сотрудничать с клятвопреступниками, бунтовщиками и цареубийцами, – это попытка отмазать любимых персонажей задним числом.
Поэтому декабристский путч – это, даже в случае его гипотетической удачи, непродолжительная террористическая диктатура и неизбежное восстановление законного порядка.
И батарея конной артиллерии, положившая 14 декабря скорый конец этому мятежу, есть самое лучшее, что могло произойти с Россией в те дни.